Практическое измерение только что выдвинутого тезиса демонстрирует Ханеке на целлулоидной ленте «Белой лента», которая переносит зрителя в мир небольшой немецкой протестантской деревни во втором десятилетии 20 века. Представленные приглушенные черные, белые и серые цвета мира лгут зрителю, у которого просто нет причин ожидать каких-либо несчастий, кроме того, что мы в просторечии называем «несчастным случаем». Однако едва заметные, но чертовски сильные линии не обвиваются вокруг деревьев так, чтобы перерезать путь, по которому ехал местный врач верхом на лошади. Ну, а так как веревки, завязанные вокруг деревьев, не являются тем, что мы назвали «несчастным случаем», то и ряд серьезных переломов и внутренних ранений, полученных в результате внезапного прерывания галопа, вызванного падением лошади, также не может быть несчастный случай. Действовал преднамеренность, воля к злу. И где это? В деревне, где «Слово Божие» — это буква закона, а мальчиков-подростков привязывают к кровати, чтобы они не изливали ночью свои юношеские похоти.
А как насчет тех приглушенных цветов, спокойных кадров, статичных сцен, во время которых хочется увидеть хоть малейший след монтажа? Все это лишь маска, напоминающая вступительную сцену из «Синего бархата Линча» — сверху у нас красные маки, зеленая трава и белоснежные заборы, окружающие райские сады, чуть ближе к земле (где маска начинает прилипать снаружи), пока паразиты гнездятся, Хайд живет. Наблюдая череду «необъяснимых» актов агрессии, происходящих в тихом районе, мы становимся свидетелями разрыва швов тщательно сшитого культурного костюма — условности сельчан, согласно которой все следуют слову Божию и презирают все, что означает грех или скандал даже в неопределенном смысле. Принятая ими (жителями деревни) условность имеет признаки фрейдистской сублимации, т.е. переноса жизненной энергии из этого «плохого» места в другую сферу жизни.
И Хайд не единственный мучитель или мучители, бродящие по городу. Практически в каждом доме есть свой «маленький бес», проявляющийся в ходе телесных наказаний «якобы непослушных» детей, если промедление достойно называться непослушанием. Оно проявляется в момент высмеивания и причинения вреда людям, которые должны быть нам особенно близки.
Ханеке демонстрирует именно такой механизм, и ключом — по крайней мере для меня — к пониманию его видения являются: повторяющийся мотив белой ленты, призванный напомнить детям о необходимости хранить душевную чистоту, и одна из финальных сцен, в которой режиссер навязчиво (с разных расстояний) показывает нам большое, «холодное» церковное здание, возвышающееся над городом. Зачем ленты, повязанные на плечах людьми, которые забыли следовать правилам, которые они символизируют? Что еще интереснее, Ханеке идет еще дальше и заставляет зрителя мыслить извращенно, путем выявления событий, предшествовавших началу Первой мировой войны.